Евгений Никифоров
www.nikiforow.ru
РАНДЕВУ. Рассказ
Шикарные брюки-клёш и синяя фланелевая рубаха наглажены так, что, кажется, о стрелки можно порезаться, бескозырка лихо сдвинута на затылок, бляха кожаного ремня согнута дугой, надраена и блестит, как… хм… ну, скажем, как у боцмана дудка. И, конечно, треугольник тельняшки в отворотах гюйса глядит на белый свет с явным вызовом. Тельник – морская душа, продубленная солеными ветрами.
Это дембель Митяй: росту шесть футов, широк в кости, румянец во всю щеку. Полгода в учебке и два с половиной на судах – сначала на сторожевике, потом на гвардейском эсминце «Гремящий», дальний океанский поход за плечами. Неподалеку от Гибралтара обнаглевшие натовские асы устраивали шоу, с надсадным ревом проносясь над мачтами кораблей. Тогда шли из высоких широт на рандеву с черноморской эскадрой; бугрились серые скалы на европейском берегу, ярким ковром лежала на юге растительность Африки. Перед заходом в Средиземное море в окуляр дальномера вдруг вплыла тихая бухточка под остроносым, как утюг, нависающим утесом – на выбеленном волнами песке резвились, атласно поблескивая в лучах жгучего солнца, смуглые красавицы…
Митяй тряхнул головой, и наваждение прошло, огляделся вокруг. В общем вагоне разговор густел, атмосфера наливалась электричеством, все чаще тут и там вскипали на губах крепкие словечки. Сорок рыл дембелей, сошедших по трапам на долгожданный берег, набились в плацкарт, и теперь с каждой секундой, с каждым вздохом, с каждым парным стуком колес поезд приближал их к родным местам.
По узкому проходу катила тележку разносчица. Фигурка ничего и личико размалеванное, но Митяй окинул ее лишь мимолетным взглядом: смазлива – да, но изрядно потрепана, ангельские когда-то черты залоснились, были грубо теперь подчеркнуты слоем «штукатурки», хотя годами тетка вряд ли вышла из тридцати пяти. Дамочка просто утонула в лютом прибое горячих мужских взоров. Отчаянно виляя кормой, она катила вперед свою тележку, вертела маленькой головкой, и всем видны были ее полураскрытые, блестящие влагой и будто зовущие губы.
В тележке лежала всякая всячина, которая, конечно, без надобности бывалому моряку – печенье, сок, газировка, шоколад. Кто-то вдруг озвучил общую мысль: «Водочки бы!» И она точно ждала этого, вся изогнувшись, быстро обернулась на голос, растянула в улыбке ярко размалеванный рот: «Откуда, мальчики? У нас все строго, спиртное только в вагоне-ресторане!» Но потом повела вокруг густо подведенными глазками, сжалилась: «А вы возьмите на остановке. Сейчас будем проезжать станцию Оленья, так там магазин стоит прямо возле путей!»
И действительно, спустя череду минут перестук колес стал реже – поезд начал сбавлять ход, а затем и вовсе, судорожно дернувшись несколько раз, состав встал. Они жадно прильнули к окнам и узрели невдалеке бревенчатую избушку с полустертой вывеской «Продукты». Сопровождавший их старшина-сверхсрочник издал громовой клич, но приказ исполнить не успели: предупреждая всеобщее желание, из темного проема двери уже опрометью выскочил и под обвальный гул одобрения помчал к поезду шустрый мужичок с торжественно вздернутым вверх ящиком водки.
По двойному тарифу горячительное разлетелось в момент, и вот тогда пошло веселье! С непривычки Митяй быстро отъехал, и потому в памяти все отложилось с пятое на десятое: в соседнем отсеке шумела свара – братва чего-то не поделила; вспотевшая разносчица, чудесным образом опять оказавшаяся в вагоне, вяло отбивалась от рук Мосла, двухметрового амбала-моториста с корвета «Стерегущий»; Одессит-Юрка, перед призывом ухитрившийся сменить страну проживания, юморной и незлобивый, в общем-то, паренек, рвал на себе в клочья тельник, пузырился слюной и на весь вагон вопил: «Зае…. шкура полосатая! Три года! Целых три года!!!»; само собой, никто его не останавливал, а только добродушно посмеивались, знали – сейчас осерчал малый, но потом оттает и, вообще-то, для парадного выхода бережет в запасе тельняшечку новенькую…
Утром на питерском перроне пахло, как обычно пахнет на железнодорожных вокзалах – креозотом, угольной гарью вагонных печек, туалетом и мусорными контейнерами. Этот запах почему-то никогда не менялся, сколько помнил себя Митяй еще с давних, детских пор, и оттого сильнее торкнуло в сердце, слегка даже пошла кругом голова. Но длилось это только мгновенье.
Они шумно даванули толпой к выходу, проводницы глядели на них с нескрываемым восхищением: «Красавцы, все как на подбор! Счастливого вам пути, мальчики!»
И вскоре за стеклянными дверями вокзала, прямо на краю нахлынувшей пестротой и сутолокой улицы, начались первые прощания: кто спешил домой на юбилей, кто на свадьбу, у кого-то недужили родичи – а предстояло еще ехать и ехать по бескрайним просторам России. В общем, распадалась веселая гоп-компания. Напоследок крепко жали руки, обнимались, а после, улыбаясь, поднимали с асфальта и отряхивали упавшие с затылков бескозырки. Все горячо обещали друг другу когда-нибудь встретиться.
Солнце пекло по-летнему, что в Заполярье в конце июня за большой подарок, а здесь как будто в порядке вещей. С корешем, Саньком из Тулы, они покрутили стрижеными бестолковками в поисках лотков с прохладительным, но ничего рядом не нашли, двинули за угол. Митяй шел впереди, с удовольствием посматривая на свои сияющие глянцем ботинки, и потому не сразу узрел трех добрых молодцев, как из-под земли выросших, – лейтенанта-танкиста и курсантов-чернопогонников – патруль, стало быть. Словно специально таились в засаде, выжидая, пока густая толпа морячков разомкнется на мелкие группки. Молодой лейтенант суров – глаза-щелки, безусая физиономия как из камня тесана:
- Почему не отдаем честь, товарищи матросы? – и шаг навстречу, а двое курсантов уже посунулись вперед слитно с ним. – Почему бескозырки на затылке? Почему нарушаем форму одежды? – и офицерский пальчик тычет в аксельбанты и шикарные клеши. – Куда спешим? В отпуск? Документы!
Митяй едва не задохнулся от хлынувшей к горлу горячей волны:
- Какие нарушения, какой отпуск, лейтенант? Дембель!
И не известно, что б было, как бы все обошлось, если б не ребята. Из-за угла вдруг выкатила шумная толпа сослуживцев, которые все никак не могли проститься и перед окончательным расставанием тоже искали, чем бы прохладиться после вчерашнего, с гомоном обступила патруль с трех сторон. Жорик, наглая морда из Волжска, тот самый Мосёл, употребивший-таки, по его словам, разносчицу в тамбуре, слегка пригнулся, сощурился, будто слепой, с высоты своего роста на петлицы, процедил сквозь зубы:
- Что вам угодно, товарищ тан-кист? – так и произнес слово коверкая, по слогам.
Лейтенант посмотрел пристально в его бесшабашные глаза, что-то там в них прочел, крупным шрифтом написанное, посуровел еще больше:
- Пока ничего.
- Добро! Так-то оно лучше будет. Валим отсюда, ребята!
И, погогатывая, отпуская реплики в сторону, подметая клешами асфальт, они покатили к продуктовым ларькам.
- Уф-ф! - первый глоток ледяного пива вырвал из страждущих глоток всеобщий вздох облегчения. Брыластая, багровая лицом киоскерша в темной амбразуре окошка понимающе ухмылялась. В пять секунд, шумно сопя носом, Мосёл высадил содержимое бутылки, протяжно рыгнул, обтер, довольный, мозолистой клешней рот:
- Так, мореманы, тусоваться здесь не с руки. Видели чугунную морду этого пидора? Вполне может стукнуть в комендатуру, – потом хлопнул Митяя по плечу. – С тебя стакан, коллега с «Гремящего»!
Однако решили пивко беленькой не усугублять, стали потихоньку рассасываться. Митяя с Саньком опять потянуло в сторону, Мосёл с сомнением качал головой им вслед:
- Приспичило по городу шляться? А это надо? Там, небось, на Невском этих псов, – кивнул в сторону ретировавшейся троицы, – на каждом шагу!
Но слишком просторно было у Митяя на душе, хотелось чего-то такого, опять же солнышко шпарило, тополиный пух летел косой метелью.
Из душного чрева метро поднялись на Невский, впереди над изломами крыш, в стремительно плывущих облаках чертил небо золотой шпиль Адмиралтейства. Они брели по панели, рассматривая симпатичных женщин, но особо-то расслабляться было нельзя: тут и там мелькали погоны со звездами, и нужно было изворачиваться – нырять за фигуры прохожих, кидать в правую руку портфель-«дипломат», чтобы поминутно не вздергивать ладонь к бескозырке в воинском приветствии. Много будет чести – от дембелей!
Подошли к арке Главного штаба, но в отдалении опять замаячил патруль, и от созерцания Зимнего дворца пришлось отказаться. Поразмыслили и двинули было к Исаакию, однако поповская тема не очень интересовала обоих, поэтому на полпути свернули к фонтану и зеленым насаждениям. Все вокруг сияло ослепительным летним полднем, а здесь, под кронами деревьев, легла тень, и ветерок, бросавший порывами в лицо водяную пыль, казался освежающим. Встречные девушки обворожительно улыбались им. Митяй, сглотнув ком волнения, обратился к одной:
- Скажите, а как нам выйти к Неве?
Молоденькая незнакомка глянула на них с любопытством:
- Очень просто. Повернете сейчас за здание направо, там увидите Медного всадника, а за ним уже и набережная.
Едва пробормотав слова благодарности, отошли. Отирая рукой испарину со лба, Санек сожалел:
- А чего мы ее не подцепили? Заметил, как она стреляла глазками?
За поворотом в просветах зелени и впрямь замаячила фигура императора верхом на вздыбленном коне, и по мере приближения она все больше впечатляла. Подошли с тыла, зад жеребца казался необъятным.
- Вот это пушка на колесиках! – Санек аж присвистнул, рассматривая конское естество. Потом прочел надпись на камне вслух. – «Петру Первому Екатерина Вторая»… Слышь, Митяй, а, правда, болтают, что для Екатерины той мастерили специальные подставки, чтоб подкладывать под жеребцов?
- А хрен его знает. Вранье, наверное. Но то, что она была жадна до мужиков – это факт!
Дружок никак не мог оторваться от монумента, Митяй же узрел в окрестностях нечто более интересное. Через улицу, у пафосной двери какого-то заведения торчал огромный цветной плакат с расфуфыренной кралей. Паленая перекисью блондинка была в боевой раскраске, одежды минимум, точеные ножки – в черных, на резинках чулках. Разинув рот, Митяй прочел название: «Трибунал».
- Ну-ка, Сашок, я на минутку! – бросил через плечо, отходя.
Он пересек стриженый газон и оказался у проезжей части. Что это еще за «Трибунал»? Машин было немного, и Митяй слегка оторопел, когда вдруг у самого поребрика, закрывая дорогу, бесшумно, как дух, накатил сбоку черный джип. Все произошло в один миг, быстро: картинку улицы вдруг заслонило черное зеркальное стекло. Впрочем, произнести громкую тираду он не успел – стекло уже поехало вниз, и из салона замурлыкала музычка, пахнуло прохладой и духами вперемешку с дорогим табаком. Изящная ладошка с тлеющей между пальцами сигаретой лежала на руле с бело-голубым значком BMW. Митяй чуть пригнул голову и глянул в салон – на него с полуулыбкой уставилась весьма привлекательная особа лет так двадцати семи.
- Что, морячок, в отпуск или уже отслужил?
- Отбарабанил. Хорошего понемножку.
- А до дома-то далеко?
- До столицы-то? Рукой подать.
- О-о, да ты у нас москвич!.. Приглашаю тебя на рандеву!
До него дошло не сразу:
- Как это?
- Так: на встречу. В гости.
Митяй воровато зыркнул назад: Шурик всё толокся в отдалении возле глыбы памятника. Вот кто был бы к месту!
- Но я не могу…
- Неужто сдрейфил? – она улыбнулась шире, обнажив ровные белые зубки, два верхних передних были крупные, и это придавало улыбке особую прелесть. – А на вид такой бравый парень!
- Я даже…
- Ну же, садись скорей в машину!
Щелкнул блокиратор дверей, он потянул ручку на себя и уселся на кожаное сиденье. Внедорожник тотчас плавно тронул с места. Митяй исподтишка рассматривал свою похитительницу – темную челку, точеный профиль, угадывавшийся под блузкой роскошный бюст.
- Мне нужно предупредить друга.
- Обязательно! Я к нему и еду.
Прокатились вдоль поребрика, повернули и выехали на набережную, Нева за гранитным парапетом отливала ровным синим блеском, тут и там по ней шли прогулочные катера. Не зная куда деть глаза, Митяй уставился на яркий экран бортового компьютера.
- Что, нравится?
- Ничего себе так.
Сашок пребывал у Медного всадника в смятении: момент посадки дружка в джип он прозевал и теперь не понимал, куда тот запропастился. При виде его растерянной физиономии Митяй невольно заулыбался. Девица тоже не на шутку развеселилась и маленьким кулачком постучала по клаксону, но прошло порядком времени, прежде чем кореш уловил эту своеобразную морзянку и вразвалочку подвалил к ним. Однако, приблизившись к машине, он тут же впал в ступор, и мог только молча переводить глаза с Митяя на даму.
- Молодой человек, товарища я от вас увожу.
- Н-не понял!
- Товарища, говорю, увожу к себе в гости.
Санек очухался быстро:
- А может, гульнем втроем?
- А вот этого не надо! – девушка захихикала, закатив глазки.
- Или позовите подружку!
Но она как отрезала:
- Ну, рассусоливать-то некогда. Надеюсь, мобильники у вас есть?
Митяй кивнул.
- Тогда созвонитесь между собой позже, а сейчас нам пора!
Под капотом мощно зашумел двигатель, повинуясь педали газа, машина рванула вперед, Митяй оглянулся, и фигура Сашка, с лютой завистью их озиравшего, сгинула далеко за кормой.
Молчали недолго, уже на стрелке Васильевского острова, которую он узнал по ростральным колоннам, она спросила, как его звать, и назвалась сама:
- Екатерина, Катя.
У Митяя шла кругом голова: вот только что они с Саньком гуляли по городу, с жадным интересом пялились на женщин, рассуждая об их выпуклостях и недоступности, а теперь он уже едет в компании соблазнительной Кати, вдыхает запах дорогих духов – и притом она везет его к себе в гости!
По пути почти не останавливались, светофоры везде горели зеленым глазом. Через четверть часа парковались возле ее дома. Выключив двигатель, она выбралась из салона и оказалась довольно высокой, на небольших каблуках почти с него ростом. Фигурка в белых обтягивающих штанах у нее была на загляденье, и Митяй сразу это заценил. Она, конечно, не могла не приметить его реакции, с улыбкой сунула в сильные руки увесистый пакет с продуктами, который с трудом вытянула с заднего сиденья. Подошла вплотную, заглянула в глаза; ее радужки были прозрачно-серые, все испещренные темными точками. Налетевший порыв ветра помешал идиллии, швырнул на лица ленточки бескозырки. Она тихонько отвела в сторону шелковые, с золотыми якорями полоски, коснулась ладонью его щеки.
- Какая у тебя форма красивая! – подняв глаза, с чувством прочитала на околыше. – «Гремящий». Грозное название… Большой корабль?
- Эсминец… Ракетный эсминец, - поспешно поправился он.
- Замечательно. Ну, идем в дом.
И они поднялись на лифте на пятый этаж. В прихожей она сбросила туфли и, сразу уменьшившись в росте, прошлепала босыми ногами по сияющему отраженным солнцем паркету на кухню, крикнула оттуда:
- Дима, неси продукты!
Ему было странно находиться в гражданском доме – тесновато. Хотя прихожая была просторная, светлая, и еще ее зрительно увеличивало огромное зеркало шкафа-купе, все равно пространства как будто не хватало. Ничего, что на корабле кубрики были теснее, службу-то он тащил на верхней палубе и привык к широте и неоглядной дали. Митяй тоже избавился от обуви, прошел вслед за ней на кухню, взгромоздил пакет на стол.
Она успела пробормотать: «Я тебе нравлюсь?» - и они канули в омут поцелуя. Ослепленный, Митяй подсадил ее на столешницу, суетно помог стянуть одну брючину, прямо на столе все и случилось в первый раз. После коротких судорог она соскочила вниз и вприпрыжку, забавно путаясь в волочащихся по полу брюках, заспешила в ванную. Митяй остался стоять, как был в форме, ошеломленный.
Потом перекусывали яствами из красочных упаковок, каких он и не видывал, теми, что извлекли из пакета, пили легкое вино. Катя оказалась умелой хозяйкой, быстро все расставила на столе, в полураспахнутом халатике расхаживала рядом, он после душа сидел в одних трусах и, уминая за обе щеки, моргал, поглядывал на нее, на колышущиеся за тонкой материей груди.
Заморив червячка, пошли в спальню, большое зеркало в прихожей отразило две босоногие фигуры.
- А мы с тобой неплохо смотримся! – засмеялась. – Бравый моряк в одних трусах! Ну-ка, ну-ка, сейчас я тебе надену на голову фуражку!
- Бескозырку.
- Все равно. Ха-ха!
Уже раскрытая двуспальная кровать приняла их в свои объятья. На противоположной стене приглушенно бормотал плазменный телевизор, яркие краски плескались по метровому экрану. Митяй успел увидеть, что там тоже шли какие-то амурные баталии, все заслонила собой, сев на него сверху, Катя.
Последующие часы до вечера, а затем и всю ночь они провалялись в постели. Изредка поднимались, чтобы схватить с сервировочного столика, который она подкатила в одну из пауз, чего-нибудь съесть, хлебнуть вина или сока, и тотчас опять прыгали в койку. За окном мутным сумерком стояла белая ночь, временами Митяй задремывал, Катя его тормошила, все начиналось снова, благо в выдумке отказать ей было нельзя, после по очереди, а иногда и вместе шли в ванную.
Счет этого рандеву Митяй не вел – зачем? – силы не убавлялось, хотя, конечно, внутри подспудно росло и ширилось удивление: а может ли такое быть?
Совсем уж под утро Катерина, наконец, успокоилась, как-то вдруг незаметно повернулась на правый бок, спиной к нему, и затихла. Он тоже отнюдь не опустошенный, но подуставший, прикрыл глаза…
Когда распахнул их снова – над головой солнечным светом сиял потолок, блестела хрустальными висюльками незнакомая люстра. Секунду в нем трепетало недоумение, но, зацепив взглядом темный экран большущего телевизора на стене, он сразу все вспомнил. Рядом лежала скомканная простыня – койко-место пустовало. Митяй напряг слух и ни малейшего звука не уловил – квартира будто вымерла. Что за черт? Куда подевалась фея?
Он сел на кровати, нагнувшись, поднял с пола и натянул трусы. Тишина вокруг по-прежнему давила на уши. Митяй машинально пошарил под ногами шлепанцы, но не нашел, хрустнув суставами, поднялся и побрел в гальюн. Только дойдя до двери санузла, он повернул голову и на кухне увидел Катю.
Одетая как на парад, она сидела за столом с прямой спиной и не шевелилась, взгляд был уставлен в одну точку. Услышав шаги, перевела глаза на него. В них уже не читалось ни вчерашнего кокетства, ни радости, ни теплоты – ничего. Пустыня. Митяй, вообще-то ожидавший другой реакции, буркнул «доброе утро» и зашел в кабинку.
Он был озадачен такой переменой: ведь все у них, вроде, ночью ладилось?
Состоявшийся потом за столом диалог был на редкость лаконичным:
- Я еще у тебя останусь?
- Нет, хорошего понемногу. Можешь перекусить, попить чаю, и – скатертью дорога!
- Но что-то я недопонял…
- А тут и понимать нечего!
- Ладно, как скажешь.
От чая и бутербродов он отказался, быстро, по-флотски оделся и, не оглядываясь и не прощаясь, вышел вон из квартиры.
Июньский день сиял во всем своем праздничном великолепии, но яркость красок уже пригнеталась мыслью: с чего это она надулась как сова? С чего так себя повела? Вечером и ночью – «ты монстр, ты Аполлон, ох-ах!», а утром, значит, – «катись колбаской»? Такое не очень-то умещалось в голове и потому задевало. А он, между прочим, почти уже влюбился!
Пронзительно-синее небо было бездонно, ярко-зеленая, не выгоревшая еще листва едва дрожала в наливавшемся зноем воздухе. Митяй шел наискосок через двор – так он приметил, можно было выйти на проспект – шел мимо песочницы, в которой копошилась малышня. Молодые мамашки сидели на лавочке рядом. Едва он приблизился, все, как по команде, повернулись к нему, и даже мелюзга в песке побросала свои кулички. Он шел и слышал, как за спиной шелестело волной: «Ах… морячок… какой морячок!» И тут же что-то начало медленно поворачиваться в мозгу.
На проспекте он хлопнул себя по лбу: совсем забыл, что со вчерашнего дня выключен мобильник! Надавил на нужную кнопку, и трубка мгновенно ожила, заплясала в руках виброзвонком, запиликала радостную мелодию из «Джентльменов удачи». Митяй поднес телефон к уху – мембрана звенела злым голосом Сашка:
- Ну, ты где шаришься, военный? Я тут как бомж торчу на Московском вокзале, мечусь по углам от патрулей. Давай, подъезжай скорей да валим из этого долбаного Питера!
Интонация всей тирады, несмотря на гнев, получилась двоякая – злая и беспомощная одновременно – и Митяя посреди тротуара вдруг разобрал такой смех, что животики можно надорвать. Не в силах сдержать конвульсий, он гнулся пополам, кашлял, топал ногами – со стороны, наверное, забавно было смотреть. А он все не унимался: «Ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха!» – и никак не мог остановиться. В трубке замерзло ледяное молчание, потом прорезался сумрачный голос:
- У тебя там чего, после бурной ночки совсем крышу снесло? – и забились короткие обиженные гудки.
Ах, ё! А ведь девчонка и впрямь думает, что, типа, лихо его употребила! Как туалетную бумагу или там как памперс, тьфу, тампакс. А потом с пресной миной послала подальше. Ха! Голодного вусмерть морячка обслужила по полной программе – и мнит еще себе, что им подтерлась? Ну, ржачка так ржачка!.. А круто, что эти заокеанские дебилы притащили сюда, как заразу, свою эмансипацию: папашки-то наши, судя по старому кино, месяцами подруг убалтывали, бульдозером в койку тащили, а эти, наоборот, сами ищут себе на корму приключений!
Он шел к метро по умытой поливальными машинами улице, полной грудью вдыхая ароматы лета. Тополиный пух неподвижно висел в воздухе. Он шел и, сам не зная чему, улыбался. Улыбался просто так. Во всем теле была сила, на душе легкость, и жизнь, такая безбрежная и счастливая, простиралась впереди.